По тексту Г. И
Сочинение по тексту:
Останутся ли отец и мать навсегда самыми родными людьми для ребенка – вот о чем рассуждает современный писатель и публицист Георгий Иванович Андреев в предложенном для анализа тексте.
Раскрывая данную проблему, автор описывает историю одной девушки, у которой в детстве ушел из семьи отец. Она отчаянно старается внушить себе, что теперь они с отцом уже совершенно чужие люди, однако когда отец возвращается из-за границы и приезжает к ней, девушка с радостью бросается ему навстречу, понимая, что все равно он для нее самый дорогой человек.
Позиция писателя выражена довольно четко: что бы ни случилось, родители навсегда останутся для нас самыми близкими людьми.
Вспомним повесть Ю.М.Короткова «Седой». Мать-кукушка сдала своих детей в детский дом. В этом «детдомовском зверинце» мальчик, поседев в семь лет, озлобился, возненавидел мать, не хотел даже ехать на ее похороны... Но спустя годы, Олег идет на кладбище, чтобы исполнить свой долг... Идет сам. Значит, простил: ведь она мать... Разве это не пример того, что родители всегда будут самыми дорогими людьми, даже если они когда-то для ребенка сделали что-то плохое?
В рассказе Ирины Курамшиной «Сыновний долг» главной героине Рэне нужна операция по пересадке почки, а донора она не может найти. Ее сын Макс заявляет, что отдаст ей свою, и этим удивляет и трогает мать. Ведь она считает, что он должен ее ненавидеть, поскольку, когда он был ребенком, Рэна, встречаясь с иностранцем, пристроила его в круглосуточный интернат, чтобы он не доставлял ей хлопот, и даже по выходным редко забирала его. Несмотря на это, Макс все равно решает помочь матери. Вот он, сыновний долг! Вот она, любовь к родителям, несмотря ни на что!
Таким образом, мы должны помнить, что для нас нет людей ближе и роднее, чем наши отец и мать. И что бы ни произошло, они всегда останутся самыми близкими и родными.
Текст Г. И. Андреева:
(1) И думать нечего: он совершенно чужой мне человек...
(2) Когда я смотрю на фотографии, я едва могу представить себе, какой он сейчас, как говорит, смеётся, как держит на руках свою маленькую дочь. (З)Кажется, её зовут Марина... (4)Впрочем, всё это ни к чему. (5)Мы уже давно совершенно чужие люди...
(6)Мама рассталась с отцом лет десять назад. (7)И хотя она уверяет меня, что я не могу ничего помнить, так как была слишком мала, я помню. (8)Разве это можно забыть?.. (9)Эти натянутые ночные разговоры на кухне, когда они вдруг стали официально называть друг друга по имени-отчеству: «Георгий Иванович, Маргарита Петровна...». (10)Им казалось, они говорят тихо, а для меня вокруг словно грохотали взрывы, раздирающие маленький уютный мир в клочья. (11)Я прятала голову под подушку, но даже там невозможно было спрятаться от этой страшной канонады...
(12)Нет... (13)Правильно мама говорит: не нужно вспоминать. (14)Мы уже давно совершенно чужие люди. (15)Прошло столько лет. (16)Да, было больно и страшно, но постепенно всё улеглось, забылось... (17)Разве только иногда неожиданно всплывает в памяти тот снежно-солнечный зимний день, когда он, раскрасневшийся, уставший, но такой счастливый, вёз нас с мамой на санках, а потом мы пили обжигающе горячий чай из термоса - неповторимый вкус детства... (18)Или то летнее утро, когда, катаясь на велосипеде, я упала и сломала ногу. (19)Отец нёс меня на руках до самой больницы, и я чувствовала силу и тепло его рук... (20)Или...
(21)Нет! (22)Никаких «или». (23)Не нужно вспоминать. (24)Мы уже давно совершенно чужие люди. (25)Между нами пропасть, десять лет, когда каждый жил своей жизнью. (26)И хорошо, что так получилось. (27)Я привыкла свободное время проводить одна или с друзьями, быстро повзрослела, стала самостоятельной. (28)Иногда мне даже кажется, что в моей жизни, кроме мамы, никого никогда не было...
(29) А недавно от него пришло письмо: он приехал, вернулся из-за границы, где работал несколько лет, и хочет со мной встретиться. (З0)Зачем?.. (31)Мы уже давно совершенно...
(32)Кто там?! (ЗЗ)Такой знакомый силуэт у нашей калитки... (34)«Папочка!» - на бегу кричу я, а густо исписанные листы бумаги сыплются из моего дневника и, подхваченные ветром, летят прочь.
Писатель и публицист Г.И.Андреев в своем тексте рассуждает над вопросом: остаются ли мать и отец самыми близкими людьми для своего ребенка?
Анализируя проблему детской привязанности, Георгий Иванович повествует историю девушки, оставшейся в свое время без отца. Он ушел из семьи, поэтому девочка старалась внушить себе, что отныне папа для нее совершенно посторонний человек. Но когда спустя время вернувшийся из-за границы отец приехал навестить дочь, она радостно встретила его, поскольку сердце подсказывало, что он для нее все равно остается самым родным и близким человеком.
Я полностью разделяю точку зрения современного писателя. В нашем сознании отец и мать всегда самые родные люди, несмотря ни на что. Эта тема нередко поднимается в художественной литературе.
Можно вспомнить повесть «Седой» Ю.М.Короткова. Непутевая мать сама сдала детей на попечение государства. В «детдомовском зверинце» у Олега появилась седина в семилетнем возрасте. Жизнь озлобила мальчишку, он даже отказался поехать на похороны матери. И все же спустя годы сам отправился навестить могилу женщины, давшей ему жизнь. Значит, Олег простил ее – все-таки мать. Этот жестокий пример показывает, что даже не исполняющие долг родители в душах детей остаются самыми родными людьми.
Ирина Курамшина в рассказе «Сыновний долг» тоже поднимает проблему отношения ребенка к бросившей его когда-то матери.
Героине Рэне срочно требуется пересадка почки, но донора для нее нет. Сын Макс с готовностью предлагает собственную почку ради спасения своей мамы. Этот поступок трогает и одновременно удивляет Рэне: она помнит, как много лет назад устроила сынишку в круглосуточный интернат и даже по выходным забирала редко. В то время встречалась с иностранцем и не хотела, чтобы ребенок доставлял ей хлопоты.
Теперь, по мнению матери, он должен ее ненавидеть. Однако Макс считает иначе и готов выполнить свой сыновний долг. Это говорит о том, что привязанность детей к родителям настолько сильна, что они прощают даже предательство взрослых.
Таким образом, всем нам надо помнить, что нет на свете людей ближе отца и матери. Как бы ни складывалась жизнь, любовь к родителям навсегда остается в сердцах детей.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2017-02-25
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Полезный материал по теме
В восемь часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди четвертой милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому-нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность. Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда-то я буду послан, — думал он, — с бригадой или дивизией, и там-то со знаменем в руке я пойду вперед и сломлю все, что будет предо мной». Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему все думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется идти впереди войск. Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно-белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное ясное небо, и направо — огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что-то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно потому, что впереди что-нибудь задержало ее. — Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, — сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. — Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля. — Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, — отвечал генерал. Кутузов желчно засмеялся. — Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши! — Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции... — Диспозиция, — желчно вскрикнул Кутузов, — а это вам кто сказал?.. Извольте делать, что вам приказывают. — Слушаюсь-с! — Mon cher, — сказал шепотом князю Андрею Несвицкий, — le vieux est d"une humeur de chien. К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна. Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому: — Allez voir, mon cher, si la troisième division a dépassé le village. Dites-lui de s"arrêter et d"attendre mes ordres. Только что князь Андрей отъехал, он остановил его. — Et demandez-lui, si les tirailleurs sont postés, — прибавил он. — Ce qu"ils font, ce qu"ils font! — проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу. Князь Андрей поскакал исполнять поручение. Обогнав все шедшие впереди батальоны, он остановил третью дивизию и убедился, что действительно впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска и что неприятель не может быть ближе десяти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял все на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге. — Хорошо, хорошо, — сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились. — Еще успеем, ваше превосходительство, — сквозь зевоту проговорил Кутузов. — Успеем! — повторил он. В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и, сморщившись, оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном, на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире, на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему. Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на Ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости. На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Волконский и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что-то. «Верно, в котором часу они выехали», — подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которой он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы-ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади. Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи. — Что же вы не начинаете, Михаил Ларионович? — поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца. — Я поджидаю, ваше величество, — отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед. Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал. — Поджидаю, ваше величество, — повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это «поджидаю»). — Не все колонны еще собрались, ваше величество. Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова. — Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, — сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал. — Потому и не начинаю, государь, — сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что-то дрогнуло. — Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу, — выговорил он ясно и отчетливо. В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», — выразили эти лица. Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты. — Впрочем, если прикажете, ваше величество, — сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала. Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению. Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя. В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш-марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем. — С Богом, генерал, — сказал ему государь. — Ma foi, sire, nous ferons ce qui sera dans notre possibilité, sire! — отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором. Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты. — Ребята! — крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов-апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. — Ребята, вам не первую деревню брать! — крикнул он. — Рады стараться! — прокричали солдаты. Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов точно так же, как она делала это на Марсовом Поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот" день тот, кто ехал на ней. .
Когда я смотрю на фотографии, я едва могу представить себе, какой он сейчас, как говорит, смеется, как держит на руках свою маленькую дочь. Кажется, ее зовут Марина. . .Впрочем, все это ни к чему. Мы уже давно совершенно чужие люди. . .
Мама рассталась с отцом лет десять назад. И хотя она уверяет меня, что я не могу ничего помнить, как как была слишком мала, я помню. Разве это можно забыть?... Эти натянутые ночные разговоры на кухне, когда они вдруг стали официально называть друг друга по имени-отчеству: >. Им казалось, они говорят тихо, а для меня вокруг словно грохотали взрывы, раздирающие маленький уютный мир в клочья. Я прятала голову под подушкой, но даже там невозможно было спрятаться от этой страшной канонады.. .
Нет. . .Правильно мама говорит: не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Прошло столько лет. Да. было больно и страшно, но постепенно все улеглось, забылось. . .разве только иногда неожиданно всплывает в памяти тот снежно-солнечный зимний день, когда он, раскрасневшийся, уставший, но такой счастливый, вез нас с мамой на санках, а потом мы пили обжигающе горячий чай из термоса - неповторимый вкус детства.... Или то летнее утро, когда, катаясь на велосипеде, я упала и сломала ногу. Отец нес нес меня на руках до самой больницы, и я чувствовала силу и тепло его рук.... Или. . .
Нет! Никаких > . Не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Между нами пропасть, десять лет, когда когда каждый жил своей жизнью. И хорошо, что так получилось. Я привыкла свободное время проводить одна или с друзьями, быстро повзрослела, стала самостоятельной. Иногда мне даже кажется, что в моей жизни, кроме мамы, никого никогда не было. . .
А недавно от него пришло письмо: он приехал, вернулся из-за границы, где работал несколько лет, и хочет со мной встретиться. Зачем? . .Мы уже давно совершенно. .
Кто там? ! Такой знакомый силуэт у нашей калитки.... >
(По Г. И. Андрееву*)
Когда я смотрю на фотографии, я едва могу представить себе, какой он сейчас, как говорит, смеется, как держит
на руках свою маленькую дочь. Кажется, ее зовут Марина. . .Впрочем, все это ни к чему. Мы уже давно
совершенно чужие люди. . .
Мама рассталась с отцом лет десять назад. И хотя она уверяет меня, что я не могу ничего помнить, как как была
слишком мала, я помню. Разве это можно забыть?... Эти натянутые ночные разговоры на кухне, когда они вдруг
стали официально называть друг друга по имени-отчеству: >. Им казалось, они говорят тихо, а для меня вокруг
словно грохотали взрывы, раздирающие маленький уютный мир в клочья. Я прятала голову под подушкой, но
даже там невозможно было спрятаться от этой страшной канонады.. .
Нет. . .Правильно мама говорит: не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Прошло столько
лет. Да. было больно и страшно, но постепенно все улеглось, забылось. . .разве только иногда неожиданно
всплывает в памяти тот снежно-солнечный зимний день, когда он, раскрасневшийся, уставший, но такой
счастливый, вез нас с мамой на санках, а потом мы пили обжигающе горячий чай из термоса - неповторимый вкус
детства.... Или то летнее утро, когда, катаясь на велосипеде, я упала и сломала ногу. Отец нес нес меня на руках
до самой больницы, и я чувствовала силу и тепло его рук.... Или. . .
Нет! Никаких > . Не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Между нами пропасть, десять
лет, когда когда каждый жил своей жизнью. И хорошо, что так получилось. Я привыкла свободное время
проводить одна или с друзьями, быстро повзрослела, стала самостоятельной. Иногда мне даже кажется, что в
моей жизни, кроме мамы, никого никогда не было. . .
А недавно от него пришло письмо: он приехал, вернулся из-за границы, где работал несколько лет, и хочет со
мной встретиться. Зачем? . .Мы уже давно совершенно. .
Кто там? ! Такой знакомый силуэт у нашей калитки.... > - на берегу кричу я, а густо исписанные листы бумаги
сыплются из моего дневника и, подхваченные ветром, летят прочь.
Какая здесь позиция автора? И какой вывод можно здесь исходя из данного текста?
И думать нечего: он совершенно чужой мне человек. .
Когда я смотрю на фотографии, я едва могу представить себе, какой он сейчас, как говорит, смеется, как держит на руках свою маленькую дочь. Кажется, ее зовут Марина. . Впрочем, все это ни к чему. Мы уже давно совершенно чужие люди. .
Мама рассталась с отцом лет десять назад. И хотя она уверяет меня, что я не могу ничего помнить, как как была слишком мала, я помню. Разве это можно забыть?... Эти натянутые ночные разговоры на кухне, когда они вдруг стали официально называть друг друга по имени-отчеству: <<Георгий Иванович, Маргарита Петровна. . >>. Им казалось, они говорят тихо, а для меня вокруг словно грохотали взрывы, раздирающие маленький уютный мир в клочья. Я прятала голову под подушкой, но даже там невозможно было спрятаться от этой страшной канонады. . .
Нет. . Правильно мама говорит: не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Прошло столько лет. Да. было больно и страшно, но постепенно все улеглось, забылось. . разве только иногда неожиданно всплывает в памяти тот снежно-солнечный зимний день, когда он, раскрасневшийся, уставший, но такой счастливый, вез нас с мамой на санках, а потом мы пили обжигающе горячий чай из термоса - неповторимый вкус детства.... Или то летнее утро, когда, катаясь на велосипеде, я упала и сломала ногу. Отец нес нес меня на руках до самой больницы, и я чувствовала силу и тепло его рук.... Или. .
Нет! Никаких <<или>> . Не нужно вспоминать. Мы уже давно совершенно чужие люди. Между нами пропасть, десять лет, когда когда каждый жил своей жизнью. И хорошо, что так получилось. Я привыкла свободное время проводить одна или с друзьями, быстро повзрослела, стала самостоятельной. Иногда мне даже кажется, что в моей жизни, кроме мамы, никого никогда не было. .
А недавно от него пришло письмо: он приехал, вернулся из-за границы, где работал несколько лет, и хочет со мной встретиться. Зачем? . Мы уже давно совершенно. .
Кто там? ! Такой знакомый силуэт у нашей калитки.... <<Папочка! >> - на берегу кричу я, а густо исписанные листы бумаги сыплются из моего дневника и, подхваченные ветром, летят прочь.
(По Г. И. Андрееву*)
И думать нечего: он совершенно чужой мне человек. .
Когда я смотрю на фотографии, я едва могу представить себе, какой он сейчас, как говорит, смеется, как держит на руках свою маленькую дочь. Кажется, ее зовут Марина. . Впрочем, все это ни к чему. Мы уже давно совершенно чужие люди. .
полемики сгоряча отнес к искусству такого рода пейзажную живопись, И.Е.Репин, возражая, решительно опроверг его. Пейзажи дороги нам не только потому, считал он, что верно изображают природу, но и потому, что в них отражается впечатление художника, его личное отношение к природе, понимание ее красоты. Действительно, лучшие отечественные художники-пейзажисты своим творчеством опровергли точку зрения Толстого. Кто может усомниться, что со времен Ф.А.Васильева русский пейзаж будит в людях благородное чувство любви к родной земле, неожиданно открывая прекрасное в обыденном и тем самым помогая человеку стать, по словам И.Н.Крамского, «лучше, добрее, здоровее»! А разве не здесь дышит настоящее мастерство и разве не в этом состоит главная цель искусства? Рядом с чутким к изменчивым настроениям природы Васильевым творил его учитель И.И.Шишкин. Оба художника по-разному проявили свое «личное отношение» к природе, и каждый выразил собственное понимание ее красоты, которое со всей полнотой воплотилось в творчестве. «Шишкин нас просто изумляет своими познаниями, - писал Крамской. – Я думаю, что он единственный у нас человек, знающий пейзаж. Причем знающий его самым ученым образом». Картины Шишкина подкупали современников именно этим исключительным знанием природы. Его ясные полотна были как бы обстоятельно рассказанными повестями о жизни могучих рощ, шумных дубравах и бескрайних полей с клонящейся под ветром спелой рожью. В своих рассказах Шишкин не упускал ни одной подробности. Мы можем только удивляться той безупречной верности, с какой он изображал все: возраст деревьев, их характер, почву, на которой они растут, и как обнажаются цепкие корни на кромках песчаных обрывов, и как лежат камни-валуны в чистых водах лесного ручья, и как расположены пятна солнечного света на округлых стволах и зеленой траве-мураве… Да, в его медленном, неторопливом и ясном повествовании почти не проявилось то, что Крамской образно называл «стрункой души, которая могла бы обращаться в песню». Трудолюбивый Шишкин был прозаиком русского пейзажа, Васильев, чуткий и лиричный, стал его поэтом. При этом искусство каждого из них никогда нельзя было назвать «пустым и бессодержательным», каждый из авторов по-своему передавал любовь к родной земле. Творчество каждого из них в полной мере подтвердило правоту Репина и ошибочность позиции Толстого.