Всегда смеющийся хрусталь. Сусальным золотом горят…
ПОЯВЛЕНИЕ ОБЫЧАЯ СТАВИТЬ В ДОМАХ ЕЛЬ в праздник Рождества Христова предание связывает с именем Апостола Германии св. Бонифация (+ 5 июня 754 г.). Проповедуя среди язычников и рассказывая им о Рождестве Христовом, он срубил дуб, посвящённый богу грома Тору, чтобы показать язычникам, насколько бессильны были их боги. Дуб, падая, повалил несколько деревьев, кроме ели.
Бонифаций назвал ель деревом Младенца Христа. По-видимому, сначала ель ставилась в праздник Рождества Христова без украшений. Она сама, стройная, красивая, источающая густой приятный запах, была украшением дома. Обычай наряжать ель появился после Реформации в протестантских странах.
Обычай ввёл Пётр Первый
В России установление ёлки, по-видимому, восходит ко времени правления Петра Первого. Православная Церковь праздновала начало новолетия 1-го сентября в память победы, одержанной Константином Великим над Максентием в 312 г. В 1342 году при митрополите Феогносте решено было начинать как церковный, так и гражданский год с 1-го сентября, что подтверждено и на соборе 1505 г. Празднование нового гражданского года и церковного тесно переплетались.1700 год в России отметили дважды. Сначала 1 сентября. А 20 декабря 1699 г. Пётр Первый принял указ «о праздновании Нового года». Он приказал перенести начало года с 1 сентября на 1-е января 1700 г. Вместе с тем Пётр Первый повелел в этот день украсить дома «сосновыми, еловыми и можжевеловыми ветвями, по образцам, выставленным в Гостином дворе; в знак веселья друг друга обязательно поздравлять с Новым годом». На Красной площади были устроены огненные потехи.
Введённый Петром Первым обычай приживался с трудом. Ещё в начале XIX века ёлки ставились только в домах петербургских немцев. Повсеместным украшением ёлка в России стала только в конце XIX столетия. Однако в 40-е годы того же столетия она стала входить в быт русского общества. Об этом можно судить по рассказу Ф. М. Достоевского «Ёлка и свадьба», опубликованному в сентябрьском номере «Отечественных записок» за 1848 год: «На днях я видел свадьбу... но нет! Лучше я вам расскажу про ёлку. Свадьба хороша; она мне очень понравилась, но другое происшествие лучше. Не знаю, каким образом, смотря на эту свадьбу, я вспомнил про эту ёлку. Это вот как случилось. Ровно лет пять назад, накануне Нового года, меня пригласили на детский бал».
Перед Рождеством на рынках, площадях - лес ёлок!
Ставить и наряжать ёлку на Рождество было любимым делом не только детей, но и взрослых. В рассказе А. П. Чехова «Мальчики» (1887 г.) Катя, Соня и Маша с отцом готовят украшения для ёлки: «После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки сели за стол и занялись работой, которая была прервана приездом мальчиков. Они делали из разноцветной бумаги цветы и бахрому для ёлки. Это была увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный цветок девочки встречали восторженными криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал с неба; папаша тоже восхищался». Ёлку ставили не только дома, но и в городе на площадях: «Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, - лес ёлок. А какие ёлки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, - тычинки. У нашей ёлки... как отогреется, расправит лапы, - чаща. На Театральной площади, бывало, - лес. Стоят, в снегу. А снег повалит - потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в ёлках - будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами» (И. Шмелев, «Лето Господне»).В первом поэтическом сборнике О. Э. Мандельштама «Камень» (1913) запечатлелись его отроческие переживания:
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские ёлки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
(1908)
Через два года он проявляет особую заботу о том, чтобы дети весело проводили Новый год: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям ёлку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями ёлку и веселящихся вокруг неё детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, Дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые», загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею. Следует этому неправильному осуждению ёлки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец.
Комсомольцы, пионер-работники должны под Новый год устроить коллективные ёлки для детей. В школах, детских домах, в Дворцах пионеров, в детских клубах, в детских кино и театрах - везде должна быть детская ёлка. Не должно быть ни одного колхоза, где бы правление вместе с комсомольцами не устроило бы накануне Нового года ёлку для своих ребятишек. Горсоветы, председатели районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской ёлки для детей нашей великой социалистической родины. Организации детской новогодней ёлки наши ребятишки будут только благодарны. Я уверен, что комсомольцы примут в этом деле самое активное участие и искоренят нелепое мнение, что детская ёлка является буржуазным предрассудком. Итак, давайте организуем весёлую встречу Нового года для детей, устроим хорошую советскую ёлку во всех городах и колхозах!»
Вернулась Вифлеемская звезда
Это был период «безбожной пятилетки» (1932-1937). Активно создавали обряды для новых праздников, чтобы полностью отменить православные праздники. На вершине ёлки вместо Вифлеемской звезды появилась звезда пятиконечная.Минули десятилетия. Миллионы детей вновь над украшенной ёлкой увидели путеводную звезду Вифлеема. А под ней - Богомладенца, Который родился для того, чтобы для нас окончилась духовная ночь.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.
(Борис Пастернак, 1947 г.)
Архимандрит Иов ГУМЕРОВ
насельник Сретенского монастыря в Москве, духовный писатель, кандидат богословия
Рождество в русской литературе
Текст: Арсений Замостьянов
Фото с сайта oboi.cc
Да, в православной русской традиции, в противоположность католической, важнее Рождества. И праздника Cветлого Воскресения острее. Но и русская зима давно утвердила себя к качестве классического рождественского фона. Ёлки, а не пальмы, огромные сугробы, а не европейская изморось!
Кто придумал сказку «светского» Нового года — доподлинно известно. Пофамильно. Сергей Михалков, Владимир Сутеев, Лев Кассиль — сценаристы первых ёлок в Колонном зале. Это случилось сравнительно недавно, в середине тридцатых годов ХХ века. Рождественская литературная традиция таинственнее. Молитвы, колядки, затем — беглые эпизоды в одической поэзии XVIII века и, наконец, XIX век, каноническая классика.
Первое, что отчетливо вспоминается — это, пожалуй, гоголевская «Ночь перед Рождеством». История с чертями и запорожцами. Рождество по-малороссийски. Кузнеца Вакулу можно встретить на новогодних открытках, а также в опере и в кино. Там всё завораживает, с самой присказки: «Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты» . До Гоголя никто в русской литературе так смело и весело не перерабатывал фольклорные сюжеты. Он оседлал сказку, как Вакула — чёрта.
Рождество для Гоголя — пространство чуда, не только возвышенного, но и приземленного. писал: «Праздник, связанные с ним поверья, его особая атмосфера вольности и веселья выводят жизнь из её обычной колеи и делают невозможное возможным (в том числе и заключение невозможных ранее браков» . «Вечера на хуторе…» и впрямь соответствуют бахтинской концепции «карнавала». Можно медленно читать и сравнивать.
Стихи к Рождеству в послепушкинское время появлялись ежегодно — в газетах и детских сборниках. Похоже, к ним не относились всерьёз. Лучший образец поэзии такого рода — фетовская вариация на тему 1842 года:
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Ни ушей, ни взоров лишних, —
Вот пропели петухи —
И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.
Напевно, традиционно, празднично и без трагических борений, свойственных христианству. Ну, в 1840-е это еще не было расхожим штампом, но к концу века так сочинять научились и гимназисты. Следовало оживить традицию.
В череде «дежурных» сусальных рождественских стихотворений выделяется Владимир Соловьёв, не смягчавший трагизм христианского мироощущения:
Пусть все поругано веками преступлений,
Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,
Но совести укор сильнее всех сомнений,
И не погаснет то, что раз в душе зажглось.
А чуть позже символисты поставили на поток поэтическое богоискательство, и зачем-то стали пересказывать стихами историю, которая в те времена и без того была известна всем. Они стали писать по-новому, но слишком быстро…
Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый —
Младенца Дева родила.
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.
Это Александр Блок. Плавно, музыкально, иллюстративно. Инерция этого стиха проявилась у многих стихотворцев.
Существовал в России и жанр рождественского рассказа, святочной сказки. Тон задавали переводные новеллы и Андерсена, которых русский читатель полюбил чрезвычайно. В 1876 году Достоевский пишет рождественский рассказ «Мальчик у Христа на елке», настоящий шедевр святочной литературы.
К сожалению, он редко писал рассказы, мыслил романами. А тут вместил трагедию мира сего в несколько страниц. «У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… - И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замёрзли ещё в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвёртые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и Он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей всё стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнаёт своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слёзы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…» . Мальчик умирает. Рассказ переиздавали ежегодно. Популярным детским чтением он не стал, да и не мог стать, он предназначен для подготовленных читателей Достоевского.
Тут появляется и мотив «пира во время чумы». Для одних — иллюминация, шумные праздники во дворцах, для других — бесприютный мороз, голод, гибель. Вот вам и «социальные мотивы». А как же без них в нашей классике с ее критическим реализмом, который не был пустой выдумкой литературоведов?
Фёдор Михайлович слагал и стихи. Складности и плавности не добивался — как, впрочем, и в прозе. Тем и интересен, что писал не по трафаретам. «Читал твои стихи и нашел их очень плохими. Стихи не твоя специальность», — писал ему брат. Но они тем и примечательны, что то и дело переходят в бормотание. Есть в этих стихах наивная, неограненная сентиментальность — на грани пародии:
Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
“Как пойдешь ты через ельник,
— Он с улыбкою сказал, —
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне”.
1854
Как и стихи капитана Лебядкина, эти строки аукнутся в детской и в поэзии ХХ века. Кроме того, «Божий дар» Достоевского до сих пор остается в школьном чтецком репертуаре.
Пожалуй, лучшее описание Рождества в ХХ веке — ностальгическое «Детство Никиты» Алексея Толстого. Это утончённая идиллия. Как подробно и влюбленно жизнелюб Толстой описывает подготовку игрушек, счастливый ритуал Рождества, когда дети «стонут от восторга»: «В гостиную втащили большую мерзлую елку. Пахом долго стучал и тесал топором, прилаживая крест. Дерево наконец подняли, и оно оказалось так высоко, что нежно-зеленая верхушечка согнулась под потолком. От ели веяло холодом, но понемногу слежавшиеся ветви ее оттаяли, поднялись, распушились, и по всему дому запахло хвоей. Дети принесли в гостиную вороха цепей и картонки с украшениями, подставили к елке стулья и стали ее убирать. Но скоро оказалось, что вещей мало. Пришлось опять сесть клеить фунтики, золотить орехи, привязывать к пряникам и крымским яблокам серебряные веревочки. За этой работой дети просидели весь вечер, покуда Лиля, опустив голову с измятым бантом на локоть, не заснула у стола». Это написано в неидиллические двадцатые годы. Тогда многие вспоминали детство, у Толстого это выткалось образцово.
У Бориса Пастернака в довоенные годы христианские мотивы возникали в стихах нечасто. Трудно было предсказать, что его потянет к «архаике». Маска Юрия Живаго — героя романа — позволяла уйти от реальности. Впрочем, Пастернак давно научился убегать от нее в фундаментальные переводы, в Гёте и Шекспира… Он не просто обращался к новой для себя эстетике, менялось мировоззрение поэта:
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было Младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла —
Так и сложился канон рождественского стихотворения в ХХ веке. Тёплого, но не горячего.
На пике антирелигиозной пропаганды начал «вослед Пастернаку» писать рождественские стихи Иосиф Бродский. Это была многолетняя литературная акция, о которой он охотно рассуждал: «У меня была идея в свое время, когда мне было 24–25 лет… на каждое Рождество писать по стихотворению… Это был 1972 год…». Надо отдать ему должное: идею почти удалось воплотить. А начал Бродский даже раньше: в 1962-м написал знаменитый «Рождественский романс», в котором, правда, евангельской фактуры почти нет. К тому времени он еще и Библии не читал. Но уже через год появилось стихотворение, перенасыщенное библейскими знаками:
Спаситель родился
в лютую стужу.
В пустыне пылали пастушьи костры.
Буран бушевал и выматывал душу
из бедных царей, доставлявших дары.
Верблюды вздымали лохматые ноги.
Выл ветер.
Звезда, пламенея в ночи,
смотрела, как трех караванов дороги
сходились в пещеру Христа, как лучи.
Это своеобразный архаический манифест, который в 1963 году воспринимался как вызов. О первых космонавтах поэты тогда вспоминали гораздо чаще, чем о героях Евангелий, а популярность христианской эстетики зародится в интеллигентской среде ближе к началу семидесятых. Определенно, Бродского заворожили «Стихотворения Юрия Живаго». Хрущев обещал вот-вот предъявить обществу «последнего попа», а доблестный тунеядец голосом пономаря повторял библейские имена как заклинание.
Бродский принялся писать не менее «нездешние» стихи, чем Пастернак от лица Живаго. Это помогало избежать любых проявлений советской конъюнктуры, которой поэт боялся панически. Он своего добился: рождественские стихи были несовместимы с журнальной конъюнктурой того времени. Снобизм по отношению к советской реальности стал поводом к библейскому циклу. В лучших рождественских стихах Бродского больше городской круговерти ХХ века и меньше многозначительных библейских перечислений:
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
Производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Тут скорее — панорама предновогодней, а не рождественской ленинградской суеты, хотя без евангельской символики не обошлось: когда Бродский остается в музейном пространстве древнего Вифлеема — он лишь повторяет мелодии и ритмы Юрия Живаго. Получается хладнокровнее, чем у Пастернака.
А лучшее стихотворение о Рождестве, на мой субъективный взгляд, написал Мандельштам. Он обошелся без риторики, без «художественного пересказа». Да и неровное получилось произведение. Неровное и нервное. Восемь строк, обрывочное повествование. Зато настоящие стихи:
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
Такие строки, прочитав, уже не позабудешь. Хотя написаны они не для хрестоматий.
О. Мандельштам «Сусальным золотом горят»
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские ёлки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
Первый вопрос, который возникает, - а это вообще о чём? Правда?
Давайте найдём образы, которые нам понятны. Наверное, связанные с Рождеством? Образы праздника. Тогда возникает вопрос - а почему ёлки оказались в лесах и сразу наряженные? Лирический герой в первой строфе - ребёнок. Ему игрушки ещё кажутся живыми - волки глядят страшными глазами, но наш маленький герой всё-таки понимает, что они не опасные.
- Вам приходилось в детстве бояться игрушек?
А ёлки, наверное, так наряженными в лесу и растут, и сами приходят в дом. Некоторую суровую правду жизни от дитя скрывают: что ёлку срубили, а после праздника её выбросят на помойку или, как во время написания стихотворения, сожгут в печи.
Вторая строфа - это взгляд ребёнка или взрослого человека? Взрослого. И он уже даёт оценку своему детскому взгляду на мир. С помощью чего выражается оценка? С помощью эпитетов.
Вещий, тихий, неживой.
Итак, три "кита" детского восприятия мира выделяет поэт - вещая печаль по поводу взросления, старения и смерти. Тихая свобода - внутренняя прежде всего. Свобода мыслей и чувств, которая ещё не ограничена внешним влиянием. И ощущение защищённости, незыблемости природы - прочный и статичный небосвод перекликается с образом, данным Тютчевым в стихотворении "День и ночь".
Казалось бы, такое маленькое стихотворение, а сколько в нём сокрыто.
К сожалению, к данному стихотворению графической иллюстрации я не нашла, но на мой взгляд его вполне иллюстрирует данное фото:
Итак, какой же будет ароматная иллюстрация? Непременно, это должен быть хрустально-хрупкий запах, вызывающий ассоциации с зимним праздником, с детством:
- 1. хвоя. Запах хвои - обязательное составляющее новогодних каникул.
- 2. мандарин. Мандарины вызывают ярчайшие ассоциации с детством и Рождеством. Из «трёх китов» запах мандарина будет символизировать свободу.
- 3. ладан. В данной композиции прохлада и монументальность ладана передаст «вещую печаль» и ощущение времени, пронизывающее стихотворение.
- 4. ваниль. Ванильный аромат тоже навевает какие-то детские ощущения уюта и спокойствия.
- 5. Древесина кедра. Используется как символ «незыблемости природы».